Григорий Никитич Кольчугин b. 1779 d. 24 3月 1835
出典: Rodovid JA
| 氏族（誕生時） | Кольчугины |
| 性別 | 男性 |
| 氏名（誕生時） | Григорий Никитич Кольчугин |
| 父母
♂ Никита Никифорович Кольчугин [Кольчугины] b. 1753 d. 1827 | |
出来事
1779 誕生:
子供の誕生: ♀ Ольга Григорьевна Кольчугина (Шаталова) [Кольчугины]
子供の誕生: ♀ Надежда Григорьевна Кольчугина (Терехова) [Кольчугины]
子供の誕生: ♀ Елизавета Григорьевна Кольчугина (Селезнева) [Кольчугины]
子供の誕生: ♀ Софья Григорьевна Кольчугина [Кольчугины]
子供の誕生: ♂ Никита Григорьевич Кольчугин [Кольчугины]
子供の誕生: ♂ Александр Григорьевич Кольчугин [Кольчугины]
子供の誕生: ♂ Пётр Григорьевич Кольчугин [Кольчугины]
子供の誕生: ♀ Вера Григорьевна Кольчугина (Туров) [Кольчугины]
子供の誕生: ♀ Анна Григорьевна Кольчугина (Потапова) [Кольчугины]
子供の誕生: ♂ Василий Григорьевич Кольчугин [Кольчугины]
子供の誕生: ♂ Алексей Григорьевич Кольчугин [Кольчугины]
1801 子供の誕生: ♂ Иван Григорьевич Кольчугин [Кольчугины] b. 1801 d. 1865
1811 子供の誕生: ♂ Григорий Григорьевич Кольчугин [Кольчугины] b. 1811
24 3月 1835 死亡:
備考
 |
|
— род. 1779 г., ум. 24 марта 1835 г., переводчик, сын черниговского крестьянина, торговавшего, между прочим, книгами в новиковской компании. Воспитываясь с детьми сенатора Обрезкова, получил хорошее по своему времени образование, знал несколько языков и перевел несколько книг мистического содержания. С 1799 г. состоял помощником гоф-маклера, а с 1803 г. — гоф-маклером; был также маклером Московской Учетной конторы. В 1812 г. Кольчугин оставался в Москве и по приказанию интенданта Лессепса должен был состоять членом временно-учрежденного муниципалитета.
Мой прадед Никита Никифорович пришел из г. Стародуба (Черниговская губ.) в Москву и стал торговать книгами в разноску. Из дома он взял только образ Нерукотворного Спаса. Родные его были старообрядцы, а он принял православие и сделался масоном. Масонские знаки и портреты многих известных масонов существовали и после смерти моего деда. Их помнила моя мать: но при продаже дома и после раздела они все были растеряны. У Н.Н. было двое детей: Анна девица и сын Григорий. К тому, что вы знаете про Григ. Никит. из его "Записки" я могу только прибавить, что он строил какие-то казармы в Москве. Моя мать называла их "Красныя". За них он получил от Николая золотую табакерку, которая находится у меня. У него было 15 человек детей: Никита, Александр, Иван, Григорий (род. в 1811 г.), Петр, Алексей, Надежда, Ольга, Елизавета, Софья, Анна, Вера, а остальные трое, вероятно, умерли в детстве. Кто из них был старший, не знаю хорошенько, кажется, Никита.
Григорий Никитович Кольчугин родился и 1779 году и после смерти отца остался его наследником. В детстве он получил хорошее воспитание и образование, так как часто бывал в семье Обрезковых, где в совершенстве овладел французским и немецким языками, что впоследствии пригодилось ему при переводах многих книг.
Еще с раннего детства он помогал отцу в книжной торговле, а после его смерти продолжил ее. Длительное время работал гоф-маклером а Коммерческом банке. Во время событий 1812 года не успел выехать со своей большой семьей из Москвы, был задержан французами. После освобождения был необоснованно обвинен В. Ф. Растопчиным в пособничестве французам и арестован. Реабилитирован и освобожден был в 1815 году. В конце жизни также много занимался строительством, и за строительство «Красных казарм» получил от Николая I золотую табакерку. Умер Григорий Никитович в 1835 году, оставив после себя 12 человек детей. Все шестеро его сыновей занимались книгоиздательством и торговлей. Самый старший — Никита Григорьевич хорошо знал современную литературу, умело подбирал книгу для покупателя, был поэт-песенник.
Григорий Никитич Кольчугин (1779—1835) занимал в Отечественную войну должность гоф-маклера коммерческого банка. Во время вступления в Москву войск Наполеона Кольчугин остался в городе, а после пожара был обвинен в хищении чужого имущества. Следствие оправдало Кольчугина. «Записка» написана уже после окончания дела и представляет собой описание самим Кольчугиным деятельности его в оккупированной Москве. В приложение вошли письмо Г. Н. Кольчугина министру юстиции Д. П. Трощинскому и выписка из решения суда.
По наследству от отца Григория Григорьевича Кольчугина достался Александру Григорьевичу небольшой медерасковочный и проволочный завод близ города Серпухова, расположенный на реке Наре у села Рай-Семеновское в усадьбе гофмаршала Павла I А.П. Нащокина. Завод этот еще в конце XVIII века уже принадлежал его деду Никите Никитовичу Кольчугину, войдя в приданое жены. Завод имел довольно устаревшие водоприводные механизмы, водяной молот и печи. Рядом в селениях были суконные фабрики братьев Вяземских. Недалеко была и белокаменная Москва, в которой шло большое строительство и которая как магнитом притягивала мастеровых мужиков. Большие трудности возникали и с топливом. Все эти факторы и сыграли, пожалуй, решающую роль в покупке заводов Соловьева.
Спустя два года после падения Москвы Александр I простил немногочисленных коллаборационистов. Но благодаря документам прошедшего судебного процесса мы знаем, что заставило их пойти на сотрудничество с врагом.
О том, что Москва сдается французам без боя, купец Григорий Кольчугин узнал только в ночь на 2 сентября (здесь и далее даты по старому стилю. — В.З.), когда город оставила русская армия, сопровождаемая многочисленными потоками беженцев. Может быть, Кольчугин и последовал бы за ней со своей семьей, но уже не было возможности подготовиться к неожиданному походу. Загодя об этом не думалось, ведь агитационные афиши, составляемые московским главнокомандующим Федором Ростопчиным, уверяли жителей, что французам в древней столице не бывать. Правда, будь даже в распоряжении Кольчугина некоторое время, он едва ли смог бы покинуть Москву. В доме лежал его больной отец, Никита Григорьевич, оставить которого не представлялось никакой возможности. Отец, вероятно, и сам бы не поехал, поскольку держал у себя казенное имущество с Александровских заводов на 50 000 руб лей. Да и у Кольчугина-сына было много ценных бумаг и документов, за которыми нужно было следить. Он служил гофмаклером (посредником при совершении сделок), и весь его кабинет был заполнен конторскими книгами и документами клиентов на очень приличные суммы. Все это нужно было хранить.
Ну и кроме того, в семье Кольчугиных было восемь детей — бежать с ними из дома было трудно.
После полудня второго числа у Покровских ворот, где стоял дом Кольчугиных, появились наполеоновские солдаты. К вечеру уже горел Китай-город и начались грабежи, а ночью к Кольчугиным завалились трое унтер-офицеров. Угощение, водка, вино и пиво растопили их сердца, и они наобещали домашним, что будут охранять дом от грабителей. Правда, на следующий день оказалось, что им приходится «отбыть по назначению». Слава богу, в доме хватало провианта, который позволил сытно кормить быстро сменявшихся новых квартирантов. Все они были довольны и не давали пьяной солдатне грабить купцов.
Не прошло и трех дней, как огонь пожаров вплотную приблизился к Покровским воротам. Кольчугин организовал пожарную команду из своих и соседских дворовых, что остались без хозяев. Кольчугины тушили огонь день и ночь, но пламя все-таки добралось до служебных построек. Когда загорелись погреба и амбары, каретные корпуса и конюшни, всем показалось, что дом уже не спасти, и плачущие погорельцы укрылись в подвалах уже сгоревшего дома своего родственника — купца Грачева. Однако судьба оказалась милосердной: сильный встречный ветер не дал пламени перекинуться на крышу главного дома.
Конечно, нашлось немало охотников прибрать к рукам кольчугинское имущество, пока хозяев не было. Но бумаги, к счастью, остались целы. Вскоре к Кольчугиным подселили раненого капитана, который самим фактом своего присутствия защитил дом от новых грабежей.
12 сентября за Кольчугиным пришли французский офицер и два солдата и приказали следовать к интенданту Москвы — Жану Лессепсу. Домашние запричитали: все подумали, что дело кончится расстрелом. Выяснилось, что Лессепс вызывает Кольчугина по другому поводу. Интендант собрал у себя с десяток «уважаемых москвичей», среди которых в основном были купцы, и объявил, что они зачислены на службу в городское правление, называется оно московским муниципалитетом и создано ради наведения в городе порядка. Одновременно французы пытались создать и городскую полицию.
Кольчугин было воспротивился: у него, мол, больной отец, восемь малолетних детей, наполовину сгоревший и разграбленный дом. «Но Лессепс сказал мне, — писал в воспоминаниях Кольчугин, — что он отменить меня не может, потому что выбран я не им, а «вашими русскими и собственно для русских» (то есть московским головой Петром Находкиным).
«Разве хотите вы, — добавил интендант, — чтобы я донес об вас как об упрямце моему императору, который в пример другим прикажет вас расстрелять»? Делать было нечего. На левую руку Кольчугина повязали алую ленточку — знак муниципального чиновника. Так он стал коллаборационистом.
О Петре Находкине известно из воспоминаний московского француза-эмигранта Франсуа д’Изарна, незадействованного в московском правлении. По словам д’Изарна, Находкин прямо сказал Лессепсу: «Ваше превосходительство! Прежде всего я как благородный человек должен сказать вам, что не намерен делать ничего противного моей вере и моему государю». Несколько удивленный Лессепс поспешил заверить, что «единственною их обязанностью будет смотреть за благосостоянием города».
Вообще, сотрудничающих с оккупантами в Отечественную войну было мало. В основном на это шли поляки или пропольски настроенное население и духовенство западных губерний. Правда, среди них не было ни одного известного имени. Да и сами французы не очень стремились опираться на местных жителей — не доверяли. Так что коллаборационизм тех лет — тема не слишком известная, и организацию московского правления можно считать самым интересным эпизодом в его истории.
Сохранился документ за подписью Лессепса, который, по всей видимости, представили для «одобрения» растерянным и напуганным членам муниципалитета. Он назывался «Временные должности предварительной московской муниципальности» и состоял из перечисления обязанностей, которые должен был исполнять муниципалитет: 1. Обеспечение квартирования войск. 2. Обеспечение города продовольствием. 3. Забота о госпиталях. 4. Вспомоществование бедным. 5. Содержание улиц, дорог и мостов. 6. Обеспечение безопасности и спокойствия. 7. Ведение полицейских дел. 8. Проведение дважды в неделю заседания муниципального совета, на котором должны обсуждаться меры по реализации задач деятельности муниципалитета. 9. Помощь в работе мастеровых. 10. Обеспечение свободного проведения богослужений в церквях. 11. Поиск средств для функционирования городских служб. И наконец, в пункте 12 от муниципальных чиновников требовалось «укротить беспокойствие обывателей, ободрить их на предбудущее время и возвратить всеобщее доверие, которое есть единственное средство, чтоб усладить их участь».
Кольчугину поручили ведать церквями и больницами. Придя домой и переведя дух, он стал советоваться с домашними, как быть. Решили, что Кольчугин должен стараться избегать присутствия в муниципалитете, не подписывая никаких бумаг и протоколов. Отговариваться же чрезмерной занятостью, мол, «пошел в такой-то приход или в такую-то часть к больным или был там-то, чего, однако ж, в самом деле выполнить было не можно, потому что церкви были разграблены и осквернены, а больных совокупно нигде не было, что и оставалось без исполнения». Этот предлог хорошо работал. Но всего за неделю до того, как французы оставили Москву, Кольчугину поручили дело, от которого он пришел в ужас. Требовалось отправиться в качестве переводчика (Кольчугин хорошо говорил по-французски) с конвоем на закупку продовольствия по подмосковным селениям. А если они наткнутся на русских? — в страхе думал Кольчугин. Будет бой, в котором пуля не разбирает, кто военный, а кто гражданский. А если он попадет в плен? Участие в закупке фуража для неприятеля было делом не совместным с присягой государю императору. Бежать? Но не на кого оставить семью , которой французы, наверняка, отомстят за его исчезновение. Помолившись, Кольчугин обвязал себе голову платком, смоченным в уксусе (как будто у него мигрень), лег в постель и напился чаю с малиной, чтобы вызвать испарину. Его очень бледный природный цвет лица окончательно должен был убедить французов, что болен он не на шутку. И присланный офицер действительно поверил в обман Кольчугина. И так старался отлынивать от службы не он один. Вообще, результаты деятельности муниципалитета по большей части были очень скромны.
7 октября французы покинули Москву, и в город вступили русские войска. Командир Московской драгунской команды майор Карл Гельман, назначенный временным полицмейстером, сразу арестовал городского голову Находкина и на основе найденных у него бумаг составил список тех, кто сотрудничал с неприятелем.
Набралось 46 человек (позже число обвиняемых превысило 80 человек). Провели первичные допросы, после которых всех отпустили, взяв подписки о невыезде. Когда 16 октября в Москву прибыл обер-полицмейстер генерал-майор Петр Ивашкин, Гельман представил ему дела подозреваемых. Теперь все чиновники муниципалитета были посажены под арест в доме князя Шаховского на Тверской. 9 ноября по инициативе графа Ростопчина, главнокомандующего Москвы, была образована Следственная комиссия, которой предстояло определить степень вины каждого подозреваемого в коллаборационизме. В комиссию кроме главнокомандующего вошли петербургские сенаторы Карл Модерах и Алексей Болотников.
Ростопчин был настроен сурово наказать всех, кто имел дело с неприятелем, грозил пошедшим на сотрудничество с врагом страшными карами и в земной, и в вечной жизни. Для графа невиновных в этой истории быть не могло — различна была только тяжесть вины. Схожими были и настроения в обществе. Так, Кольчугин жалуется в воспоминаниях, что среди москвичей встречались и такие, кто не пускал его на порог и «дурно говорил» о нем в свете.
К декабрю 1812 года полиция определила круг виновных. Затем прошли допросы и очные ставки. Арестованные были отпущены домой под поручительство. Среди них и Кольчугин. К 16 февраля 1813 года следствие было окончено, все материалы были представлены министру юстиции. Тот отправил их в Сенат для вынесения окончательного решения. Дело затянулось почти на три года. Это, пожалуй, самое трудное время для семьи Кольчугиных. Купец очень жаловался в письме министру юстиции, что никто не хочет видеть благих дел, предпринятых им по должности для пользы города во время службы в московском муниципалитете: «Сии благие намерения , сие чувство сострадательности к человечеству (то есть помощь приходам и больницам. — В.З.) были обращены не в ту сторону, очернены и — страшно выговорить — почтены изменою». Интересно, когда Кольчугин лукавил: в письме министру или в воспоминаниях о том, как удачно манкировал своими обязанностями муниципала?
Кольчугин во всем винил Ростопчина: в былое время главнокомандующий предвзято относился к участникам московских мистических собраний, которые посещал Кольчугин. Если бы не Ростопчин, следственная комиссия «вместо осуждения, видя нас голодных, бледных, изнуренных, в рубищах и полунагих, смешала бы свои слезы со слезами нашими, и все было бы кончено. Но [Ростопчин] положил начало, и три года почти не решена наша участь. Так жестоко играл он судьбою несчастливцев». Дважды под следствием
В то же время на Григория Кольчугина подал в суд сосед, князь Трубецкой. Князь обвинил купца в попытке разграбить его имущество. По словам Кольчугина, дело было так. Дворовые Трубецкого, оставшиеся без хозяина, когда французы заняли Москву, обосновались в подвалах сгоревшей усадьбы князя, которая граничила с домом Кольчугиных. Сюда они тащили все, что плохо лежало. Посягнули они и на имущество Кольчугиных, в тот момент, когда те ютились в подвалах Грачева. Григорий Кольчугин как член муниципалитета в сопровождении двух солдат явился в дом князя и осмотрел кладовые, обнаружив там своих вещей на 600 рублей.
Пригрозив дворне судом, он отобрал то, что принадлежало его семье. Также он запретил челяди Трубецкого непробудно пьянствовать. Дворовые подчинились, но затаили обиду . 5 или 6 ноября, прямо перед сдачей города, к Кольчугину пришли два француза, одетые по-граждански. Они заявили, что им необходимо осмотреть дом, так как они ищут украденные вещи принца Невшательского (маршала Луи Бертье). После того как все было проверено, эмиссары попросили Кольчугина сходить с ними в усадьбу Трубецкого в качестве переводчика.
Войдя во двор особняка, «они, — по воспоминаниям Кольчугина, — приказали сыскать дворника, которому приказано сказать о причине прихода их и осмотра. Дворник отвечал, что у них покраденных вещей никаких нет, да и само имение их сгорело и разграблено, а чтобы в том удостоверить, повел их в кладовые, которые обгорели и разграблены. Чиновники, изъявив неудовольствие, приказали дворнику сказать, что они присланы не пустые кладовые осматривать, а искать покраденных вещей и уверить, что они кроме покраденных вещей ничего из имения… не возьмут. Все это было переведено и сказано, чтоб [дворовые] ничего не опасались и показали бы то, что у них есть из оставшейся рухляди». Действительно, французы, осмотрев сундуки и закрома, ничего не обнаружили и, как обещали, ничего не взяв, отправились на дальнейшие по иски, а Кольчугина отпустили.
Когда же князь Трубецкой вернулся в свой особняк, его дворня в отместку оговорила Григория Кольчугина (по его словам), сказав, что тот приходил в их дом с французскими солдатами для грабежа. Князь вспылил и в январе 1813-го подал Ростопчину прошение, уведомляющее, что Григорий Кольчугин «в бытность неприятелей в Москве приходил в дом [Трубецкого] с неприятельскими офицерами и якобы объявил о себе людям его, что он в службе французской и должен знать, где находится его, князя, кладовая, принуждая их угрозами; и будто бы, повторяя требование свое, объявил им, что в противном случае приведет довольное число неприятельских солдат, которые их расстреляют как ослушников воли своего начальства». Это дело рассматривалось уже не Следственной комиссией, а полицией.
Так Кольчугин оказался дважды подсудимым.
Его арестовали в марте 1813-го и держали в камере с обыкновенными уголовниками. Просьба отпустить арестованного под расписку осталась без ответа. Кольчугин пробыл в камере 10 месяцев, пока шло следствие. В результате многочисленных допросов свидетелей и очных ставок выяснилось, что показания дворовых князя Трубецкого настолько не совпадают друг с другом и содержат такие противоречия, что вины Кольчугина в этом деле нет.
Это, кстати, спасло его от увольнения с места в Московской учетной конторе. Управляющий ею действительный статский советник Попков уже успел донести министру финансов, что маклер «Кольчугин по образу поведения своего и сильному подозрению в некоторых законопротивных действиях при нашествии неприятельском не может быть терпим в настоящей должности его». Но тут Кольчугина оправдали, и все обошлось.
Тем временем близилась к завершению работа Сената над материалами Следственной комиссии. 8 июля 1814 года было оглашено заключение. Сенатским указом подследственных разделили на три группы — по степени тяжести вины. Самое суровое наказание получили люди «сомнительной нравственности и правил, которые противны святости присяги верноподданного и доброго гражданина». Таковых было 22, по большей части иностранных подданных. 10 из них приговорили к высылке из страны, остальных отправляли в Сибирь на поселение с лишением доброго имени, дворянства и чинов.
Во вторую группу вошли 37 человек. Часть обвиняли в участии в заседаниях муниципалитета, кого-то в закупке для противника продовольствия, кого-то в том, что служили переводчиками. Вина их была очевидна, но Сенат принял во внимание , что эти должности они приняли от неприятеля не добровольно, но из-за угроз. Поэтому их вина, по вердикту Сената, «большею частью состояла в одной только слабости духа, не позволившей им упорствовать с твердостью против угроз и насилий бесчеловечного врага, коего власти покорены были неволею и правом сильного». Все они признаны «отставленными от суда и свободными». Среди них был и Григорий Кольчугин. В третью группу из 21 подследственного вошли те, чья вина не подкреплялась никакими фактами. Прошло полтора месяца, и 30 августа 1814 года, в день именин Александра I и перед его отъездом на Венский конгресс, был оглашен манифест, прощавший всех преданных суду по делу об измене отечеству. Теперь, по словам Кольчугина, осужденные «начинали новую жизнь, а их домам возвращалась утраченная честь».
Подобная лояльность к коллаборационистам была обусловлена политическими причинами: Александру I хотелось продемонстрировать Европе свой либерализм. Но для таких как Кольчугин было важно другое. К ним быстро стало меняться отношение. Наконец, публика приняла во внимание, что большинство тех, кто остался в Москве, «были отцы семейства, не имеющие средств или случая выехать из Москвы, или молодые люди, оставшиеся при своих родителях, которых не могли вывезти». Так размышлял граф Степан Маслов в своих «Записках». Стало понятно, как он пишет, что «и те и другие имели очень много причин не упускать первого средства, могущего доставить им и семействам личную безопасность».
К этому добавлялось и понимание сопутствовавших обстоятельств: принуждение, «которому нельзя было противиться, и продолжительный голод, который обещала зимовка французов в Москве и который уже начинал свирепствовать, а также неизвестность собственной участи и опасность быть употребленным в тяжкие работы и подноши или быть ограбленным до последней нитки». Кто бы повел себя иначе? Георгий Кольчугин прожил еще 20 лет, состоя гофмаклером в Коммерческом банке. Там он заслужил репутацию человека знающего, к которому всегда можно обратиться за советом по крупным юридическим делам.
- http://www.vokrugsveta.ru/vs/article/7845/
- http://dlib.rsl.ru/viewer/01003546261#?page
- http://schematix.ru/rpg/portraits/29/29193.htm
Были назначены его помощники: московский купец 3 гильдии Иван Козьмич Козлов, московский купец 2 гильдии Григорий Никитич Кольчугин, гоф-маклер Коммерческого банка и маклер Московской Учётной Конторы, а также надворный советник Иван Кульман, старший штаб-лекарь Московской Управы Благочиния. Если всмотреться в их биографии, оказывается, что персоны эти – весьма незаурядны. 33хлетний Григорий Кольчугин, сына московского купца 2ой гильдии, – и при этом, что весьма необычно, воспитанник действующего гражданского губернатора Москвы: в детстве по неведомой причине его взял в свой дом капитан Николай Васильевич Обресков, и купеческий сын воспитывался вместе с детьми этого офицера из видной дворянской семьи, получил отличное образование, владел свободно французским, латинским, немецким языками. Его благодетель, Николай Обресков впоследствии – тайный советник, сенатор, с 1810го – московский гражданский губернатор; этот пост он занимал и в 1812ом.
祖父母から孫まで。
